Травма и душа. Духовно-психологический подход к че - Страница 65

Пропуская сквозь свое мощное тело энергии демона гнева, он добивался сверхчеловеческой ловкости в спорте, а иногда это приводило к жестоким выплескам ярости, если его провоцировали на драку. С женщинами это означало сверхчеловеческие половые акты, но без умения уступать, необходимого для плодотворных отношений. Поскольку в ходе его взросления отсутствовали нормальные пути становления самооценки, которые есть в отношениях, наполненных любовью, то Майк поддерживал самооценку за счет своей героической идентификации с «божественными» энергиями. С одной стороны, это можно определить как проявления классического нарциссизма; с другой стороны, глядя через призму юнгианской теории, это был один из способов, обеспечивающих выживание души после травмы в рамках системы самосохранения, хотя и за счет утраты гибкости Эго и стабильной регуляции самооценки. Таким образом, травма превращает нас в «детей Божиих» и оставляет нас в пожизненной борьбе за то, чтобы снова стать человеком. Для того чтобы здоровье было полностью восстановлено, в конечном счете необходимо принести в жертву эту архетипическую идентичность; однако этому жертвованию сопротивляются все те же силы выживания, которые первым делом выставляют защиту… и мы увидим это в серии сновидений, описанных ниже.

Первые сессии и возвращение потерянных детей

На нескольких сессиях в начале терапии Майк напоминал мне зверя в клетке. В кабинете он не мог усидеть на месте и кругами расхаживал по комнате, рассказывая о своей жизни. Иногда он буквально «бил копытом» по ковру, как разгорячившийся дикий жеребец. Через пару месяцев, когда он уже мог сидеть на месте, он стал вспоминать сны, и понемногу стала показываться его боль. Наши отношения в переносе/контрпереносе и общий раппорт были очень позитивными. Он с трудом верил тому богатству содержания, которое стало открываться в его сновидениях. Его благодарность за наше совместное пространство и углубление отношений между нами было очень трогательным для меня. Он по-настоящему начал нравиться мне, и в то же время я немного боялся его.

Мы также обсуждали «мужские дела», и Майку стало легче говорить о своем невероятном внутреннем ощущении ничтожности, о стыде и неудовлетворенных потребностях или о том, насколько уязвимым он себя чувствовал из-за любви к своему сыну-малышу. Оказалось, что мы оба были страстно увлечены строительством своих домов. Мы с женой купили участок за городом, и по неизвестным мне причинам я чувствовал, что мне надо построить дом с нуля, используя только пиломатериалы и камень с нашего участка. Майк делал то же самое менее чем в 50 км отсюда. Майк бросал все дела и проводил все выходные на строительстве дома, и я делал то же самое. У каждого из нас были все инструменты и «игрушки для мальчиков», необходимые для этого процесса. У меня был трактор «John Deere» с передним погрузчиком и обратным скребком для формирования рельефа. У него был более современный трактор «Kuboto» с передним погрузчиком и обратной лопатой. И, конечно, его трактор был больше, чем мой! Поэтому он нещадно поддразнивал меня этим и очень радовался тому, что я тоже шутил в ответ. Мы много смеялись на эту тему, и это помогло развитию раппорта и доверия.

С самого начала терапии у Майка было много сновидений. В ответ на мое предложение, чтобы он детально их записывал, он купил компактный диктофон, и каждый раз нашептывал в него свои сны прямо посреди ночи. На каждую еженедельную сессию он приходил с записью, мы слушали одно-два сновидения и затем могли их обсуждать. Каждый раз казалось, что контекст сновидений, ассоциации к ним и отрывки соответствующих воспоминаний Майка легко и непринужденно появляются в ответ на звук его сонного и почти потустороннего голоса, доносящегося из диктофона.

Вскоре я заметил, что он регулярно включал диктофон на запись после того, как мы прослушали сновидения, другими словами, он стал записывать, намеренно или случайно, значительную часть наших сессий. Это было мне неприятно. Я чувствовал себя уязвимым и выставленным напоказ. Я задавался вопросом, что именно может сделать с записями этих сессий мой новый, относительно малознакомый клиент, особенно если что-нибудь пойдет не так в его анализе. На одной из ближайших сессий я сказал ему, что заметил, что он поставил диктофон на запись, и спросил, намеренно ли он это сделал. Это привело к первому неловкому моменту между нами.

В дальнейшей беседе Майк «признался», что на самом деле потом он слушал записи наших сессий, что ему нравилось это делать каждый день во время долгой поездки на работу и обратно. Наш процесс, по его словам, стал для него чем-то важным, и таким способом он поддерживал аналитическую работу живой и концентрировал свое внимание на том, что происходит у него внутри. Он сказал, что часто не мог переработать то, что происходило на сессиях, в то время, когда был у меня в кабинете, но потом у него был шанс подумать о об этом, слушая запись. Особенно ему нравилось, как мы шутили. «Музыка» сессии иногда была так же важна, как ее содержание, сообщил он. Кроме того, по его словам, он мог позволить себе приехать на терапию лишь один раз в неделю, так что это был его способ получать больше «кайфа за свой бакс».

По ходу этого разговора мы исследовали эту тему вдоль и поперек, а во мне шла борьба с собственной тревогой. Такой заход, безусловно, напрягал рамки анализа, но у меня не было сомнений, что мой пациент был полностью искренен в желании через этот «параметр» углубить наш совместный процесс. По мере того, как мы с ним говорили об этом, я успокаивался, мое чувство уязвимости и выставленности напоказ уменьшалось. Стало ясно, что Майк творчески использовал записи сессий, и я подумал, что эта новая «техника» может даже ускорить наш процесс. После того как он заверил меня, что сохранит конфиденциальность этих записей, я согласился на эту необычную процедуру и больше не возвращался к этой теме.