Травма и душа. Духовно-психологический подход к че - Страница 66

Все это было незадолго до того, как мы обнаружили свидетельства его детских ран. Доверия между нами стало больше, и он уже мог «отпускать себя» на сессиях и больше переживать те чувства, которые, видимо, вызывали у него стыд, когда он был мальчиком. Его сны отображали аффекты и события, которые он не осознавал. Одна из повторяющихся в то время тем – потерянный человек, часто ребенок. Например:

...

Я захожу в темную комнату. Сверху, с чердака, я слышу голос молодого человека, который кричит: «Помогите!». Кажется, что никакого пути на чердак нет. Я слышу, как его тело тащат по полу. Этот человек побежден, в отчаянии, в одиночестве, в изоляции.

Я спросил, каковы ассоциации Майка к чувству поражения и отчаяния в этом сновидении, и он со слезами вспомнил, как мать запирала его в чулане. Темнота наводила на него ужас, и все же в определенный момент его рыдания прекращались, на самом деле он чувствовал, что находится там в безопасности. Чердак тоже был одним из его «безопасных мест».

Вскоре тема «потерянного ребенка» уступила место более явным образам того, почему его я-ребенок чувствовало себя таким поверженным во внутреннем мире. Например:

...

Четырехлетнего мальчика пытают великан и его «помощник». У великана был нож, и он наносил им двухдюймовые глубокие раны на ягодицы мальчика, но мальчик не реагировал. Тогда помощник стал сыпать соль на эти раны… мальчик опять не отреагировал. Наконец, великан взял раскаленную кочергу и начал клеймить мальчика, все время ожидая его криков. Я почти почувствовал запах горящей плоти, но по-прежнему мальчик отказывался реагировать.

Майк не мог сдержать слез, рассказывая этот сон. Он вернул ему память о том, как отец систематически избивал его палкой, но на этот раз это воспоминание вернулось вместе с первоначальными чувствами, связанными с эти событиями. До сих пор он помнил только факты об этих жестоких наказаниях. Теперь он вспомнил чувство стыда. Он сочувствовал мальчику из этого сновидения, с которым так жестоко обращались, мальчику, которым был он сам.

...

«Поначалу я был вечным плаксой, – сказал он, – когда кто-то ругал меня, я плакал, и это всегда ужасно смущало меня. Мой отец говорил мне, чтобы я не вел себя как неженка – я плакал еще больше, но позже я уже не плакал. Я прекратил это. Я не показывал свою боль и тренировал свою выдержку. До пяти лет я отказывался с ними разговаривать. Они думали, что я аутист. Я думаю, что защищал то, что они не могли забрать у меня. Когда ты мал, единственная сила, которая у тебя есть, – это не доставить удовольствия твоему преследователю.

Защита от зависимости в сочетании с упрямой гордостью теперь проявилась в переносе. Майку было очень трудно показать свою ранимость, особенно другому мужчине. Хотя наш раппорт углубился, как только возникал риск ощутить стыд и боль, его система самосохранения реактивировалась и внутренний ребенок снова мог быть пристыжен или атакован. Однажды он расплакался, чувствуя облегчение в связи с возможностью выразить свои чувства, но потом вдруг его накрыла волна стыда, и он испугался. Шокированный своими чувствами, на следующей встрече он сообщил, что в тот момент на сессии он хотел от меня «чего-то еще», но побоялся попросить. Он вообразил, что, возможно, мне были отвратительны его слезы. В ту ночь Майку приснился сон, который отразил этот момент в сюжете мифопоэтической драмы и дал нам образ его защит, ожесточенных гордостью.

...

Я участвую в военном вторжении в страну типа Афганистана. Происходит перестрелка. Затем сцена меняется на храм, полный людей. Судят одного из местных боевиков за попытку убить меня. Он стоит впереди со своим адвокатом. В какой-то момент я встаю и иду к нему. Все затихли… такой момент пробирает до самого нутра. Мы смотрим в глаза друг другу. Я чувствую свою силу и жду его признания в чем-то… возможно, его вины – что он станет просить у меня прощения. Его жена стоит рядом с ним. По ней видно, что она с почтением относится к такому безмолвному общению, происходящему между нами. Все утихомирились. Как будто возникает согласие и взаимопонимание. По мере того как это происходит, его жена немного расслабляется. Я все еще жду от него чего-то еще. Затем он дерзко качает головой – нет!.. Я снова смотрю ему в глаза. Теперь на его лице вызов. На лице его жены ужас. Она кричит: «Ты никогда не нарушишь перемирие!.. Только сегодня утром ты в слезах говорил мне, что не хочешь умирать, зная, что этот человек держал твою жизнь в своих руках, но теперь нет надежды». Я в последний раз смотрю в глаза этого человека, чтобы увидеть, насколько он привержен своему «нет», и возвращаюсь на свое место. Я чувствую себя сильным в своей позиции. Он не мог отказаться от своей гордости.

В этом сновидении момент, когда Майку было что-то нужно в переносе, обрел форму противостояния воли между внутренними фигурами. Как если бы гордый, жестокий и «благородный» афганец – та его часть, которая борется и защищает свою «родную» страну от вторжения – стал приближаться к «взаимопониманию» со сновидящим Эго (одобряемым фемининной фигурой в его сновидении), но может позволить этому зайти только до тех пределов, которые обозначены в этой сцене сна. Затем гордость и дерзость берут верх, перемирие нарушено (на сессии он был шокирован своими чувствами, представив себе мое отвращение). Сновидящее Эго, «ожидающее чего-то еще», также оказывается слишком гордым и убежденным в своей правоте. Жена афганца, фемининное присутствие, напоминает про обещанное примирение. Ее лицо отражает то, что происходит, без слов – подобно лику самой психе. Оно отражает ужас в связи с происходящим расщеплением и страстно выступает за примирение, настаивает, что оно должно быть сохранено.