Травма и душа. Духовно-психологический подход к че - Страница 57

Однако ни в поведении, ни в материале пациентки на следующей сессии не было ничего, что подтверждало бы предположение, что я заставил ее испытать сильный стыд в прошлый раз. В действительности, она много размышляла о том, что происходило на той сессии, и поняла, что и в самом деле боялась своих чувств и подавляла свои рыдания на протяжении всей сессии – пыталась «толкать их под воду», как это делал Капитан в сновидении.

Наше совместное понимание этого сновидения и продолжение терапии помогло моей пациентке с большим терпением относиться к своему зависимому внутреннему детскому я. По мере продвижения нашей работы она приобретала все больше уверенности в отношении проживания воплощенных аффектов, постепенно отказываясь от чрезмерного использования «брони» своей защитной структуры, представленной в образе бдительного и деструктивного Капитана. Ее способности регуляции аффекта возрастали. Внешний мир (в том числе перенос) и ее личный, наполненный чувством стыда внутренний мир стали более доступны друг для друга, и ее ранее «злокачественная» невинность начала трансформироваться. Это в итоге привело к тому, что из ее жизни стало постепенно уходить то, что обладало качеством вынужденного повторения.

Дит и воплощение

Важным аспектом приведенного клинического случая является то, каким образом ответ на мой простой вопрос, где находятся ее чувства, пациентка пережила в своем теле, раскрывая более глубокие чувства и диссоциированные состояния сознания. Действие ментальной защитной структуры системы самосохранения направлено главным образом «сверху вниз». Вот почему аффективно заряженные вопросы, адресованные феноменам телесной сферы, могут избежать пристального внимания контролирующего демона ментализации (Дита). Это дает шанс для выражения мимолетных чувств, связанных с потребностями в зависимых отношениях, которые глубоко коренятся в телесности.

Дит является частью патологической структуры «ум-как-объект» (Corrigan, Gordon, 1995), а фигура «ребенка» в этой системе, как правило, является персонификацией аффекта в теле, поэтому психотерапевтический подход, обращенный к воплощенному аффекту оказывается очень полезным в таких случаях, как у Дианы. Подход, в котором телесным ощущениям уделяется много внимания, исходит из того, что травматический опыт и соответствующие защиты кодированы в имплицитной памяти и воспроизводятся в актуальных физиологических состояниях – в дыхании, в мимике и телодвижениях, мышечном напряжении, например, когда человек отводит взгляд в сторону и т. п., а не как воспоминания в эксплицитных отделах памяти, в формировании которых участвуют корковые отделы головного мозга (Schore, 2003a, b). Когда мы находим способы работы непосредственно с этой по большей степени телесной, имплицитной памятью, мы помогаем таким пациентам, как Диана, лучше осознавать свои внутренние ощущения и восприятия.

Среди многих исследований, внесших свой вклад в новый способ работы с травмой, я хочу отметить книгу Бонни Баденох (Badenoch, 2008) «Как стать терапевтом, знающим мозг», в которой она приводит множество примеров и размышляет о практическом значении исследования Даниэля Зигеля «Интерперсональная нейробиология» (Siegel, 2007); а также книгу Пэт Огден с соавт. «Сенсомоторный подход» к психотерапии (Ogden et al., 2006), в которой приведено описание того, как техники работы с телесными ощущениями могут быть эффективно включены в традиционный психоанализ; кроме того, работу Шэрон Стэнли (Stanley, 2010), которая описывает способ доступа к травматическим воспоминаниям, закодированным на соматическом уровне через осторожные переходы от состояний сильной тревоги к состояниям гомеостатического баланса и безопасности и обратно.

Все эти новые методы исходят из понимания «имплицитной» природы паттернов отношений привязанности, которые действуют в «инвариантных моделях» в бессознательном ребенка. Эти ментальные модели того, что Боулби называл «схемами», располагаются ниже порога сознания и влияют на наше восприятие мира и на наши отношения (Bowlby, 1969). Человек, переживший травму, обладает особенно ригидным набором таких ментальных моделей. В его мозговых структурах сформированы стойкие нейронные сети, в которых закодирован повторяющийся травматический опыт отношений с тем, кто опекал ребенка, так что, например, «состояния» стыда становятся стыдливостью – «чертой» характера (Siegel, 2007).

В норме благодаря участию интегрирующей активности мозговых структур и в особенности гиппокампа в процесс кодирования воспоминания подключаются «высшие» кортикальные отделы, таким образом, имплицитное воспоминание также становится достоянием и эксплицитной памяти. Далее левополушарная интеграция приводит к формированию нарратива, в котором запечатлена способность соотносить с прошлым новый эмоциональный опыт и выражать его в вербальной форме как свою личную историю. Этот процесс является частью гуманизации архетипических энергий, которую Винникотт называет «персонализацией».

Однако у травмированных лиц психические защиты, особенно диссоциация (Дит), препятствуют этой «высшей» дифференциации и интеграции. Это происходит из-за того, что нервная система испытывает сильнейшее воздействие гормонов стресса (адреналин, кортизол и др.), которые блокируют нормальную интегрирующую функцию гиппокампа (см.: Siegel, 2007), поэтому телесные ощущения и примитивные эмоциональные состояния остаются кодированными в правом полушарии (Schore, 2011) и в пределах имплицитной памяти, вне нормальной интегрирующей активности, которая способствовала бы их «переводу» в высшие кортикальные регистры, в состояние равновесия между левым и правым полушариями и, следовательно, в эксплицитную, а затем в нарративную память. Поэтому, когда имплицитное воспоминание прорывается, как флэшбек, из прошлого, то это переживается в качестве некого актуального события, поскольку для имплицитных воспоминаний характерно отсутствие связи с пространственно-временным контекстом и модулирующего влияния высшей кортикальной интеграции, которая дает ребенку ощущение, что его переживания включены в контекст и целостны.