Травма и душа. Духовно-психологический подход к че - Страница 55

Диана описала своего отца как вспыльчивого водителя грузовика, приверженца правых взглядов. Он часто впадал в ярость из-за матери или из-за Дианы и унижал ее за то, что она была толстой или за ее «тупость». Время ужина в его присутствии было жутким: он словесно нападал на мать за то, что она не контролирует как следует сына-инвалида, или унижал Диану за ее «привычки есть как скотина», за ее «уродское свиное тело», за то, что она говорит «глупости» и т. д. Эти унижения со стороны отца были несказанно болезненными для Дианы. Обычно она начинала плакать, уходила из-за стола в свою комнату, чтобы успокоиться.

Когда она пошла в школу, стало еще хуже. Она не могла сосредоточиться на уроках, заработала репутацию «тормозной», другие дети дразнили ее, а соседский мальчишка регулярно избивал ее и стал приставать к ней с сексуальными намерениями. Диана вспоминает, что в то время все стало еще более «мрачным». Она вспомнила опыт внутренней отключенности, когда этот мальчишка жестоко обращался с ней. Это было чувство онемения, отстраненности, наблюдения себя со стороны. Дит вступил в ее внутренний мир.

Мать Дианы, преследуемая мужем, уделяла мало времени потребностям дочери, и Диана начала ожесточаться, чтобы выжить. Постепенно ее «отсоединенность» от матери усиливалась и стала отстраненностью от самой себя и от своего тела. Одушевленный, невинный ребенок, которым она была раньше, исчез из внешней жизни Дианы и поселился в ином мире, в лимбе потерянных душ. Он мог покидать это внутреннее убежище только в определенных безопасных зонах ее жизни, когда, например, она играла в куклы или с любимой кошкой, когда наслаждалась природой, а позже за чтением поэзии, а еще позже – в ее анализе.

В молодости Диана стала все больше и больше вкладывать свою жизненную энергию в активную профессиональную жизнь, стала трудоголиком и перфекционисткой, внешне очень успешной. Однако у нее внутри была хаотичная смесь горечи, страха и ненависти к себе. Очаровательная, привлекательная и располагающая к себе внешне, она ненавидела свою внутреннюю девочку – подлинное я – за ее потребности и зависимость. Также она стала ненавидеть несовершенное, униженное «жирное» тело, в котором она жила. Вскоре у нее развилось расстройство пищевого поведения и появилось желание быть мальчиком. Она впала в депрессию, ее изолированность нарастала. Когда я встретил ее тридцать лет спустя, она стала очень успешным корпоративным юристом, стройной и привлекательной, безупречной внешне и отчаявшейся внутренне.

До того как Диана, наконец, решилась на терапию, она пыталась перенести свое внутреннее страдание на различные внешние ситуации. Она стала активисткой движения по защите прав животных и проводила немало времени, спасая невинных животных, пострадавших на дорогах в окрестностях ее дома, возила их к местным ветеринарам. Она впадала в ярость по отношению к некоторым ветеринарам из-за их якобы бесчувственного отношения к ней и к животным и даже дошла до того, что подала судебный иск на одного из них. Она также вошла в католическую общину весьма консервативного толка и стала активно участвовать в движении «Право на жизнь», где она выступала за права невинных нерожденных младенцев, которым угрожает аборт. В рамках церковной деятельности она нередко принимала участие в демонстрациях перед клиниками, где делают аборты, и однажды была арестована за громкое и сердитое препирательство с полицейским.

Короче говоря, первоначальная детская невинность Дианы стала злокачественной. Она стала абсолютной, превратилась в топливо для ее ярости и желания мстить. Ее внутренний мир стал преисподней, описанной Данте в «Аду». У нее больше не было доступа к своим потребностям в отношениях зависимости, она могла лишь проецировать их на невинно пострадавших животных или на нерожденных младенцев. Обо всем, что происходило в мире, она судила, не выходя за рамки представлений о «невинных жертвах» и «злодеях-преступниках», при этом осознание своих собственных потребностей в зависимости всегда сопровождалось сильным чувством стыда. Она также не осознавала гнева, обращенного вовнутрь и подавляющего эти потребности. Она жила в мире своих собственных проекций, в котором обе стороны ее внутреннего ада – Дит и его невинные узники – могли были найдены только «там», в мире нерожденных младенцев или «злодеев-врачей, делающих аборты».

Через несколько месяцев после начала нашей совместной работы произошел следующий инцидент. Кризис возник из-за того, что Диану раскритиковали двое ее самых близких друзей. Ее лучшая подруга назвала ее «мелочной и поверхностной», а новый мужчина, с которым она стала встречаться, пожаловался, что он все еще недостаточно хорошо знает и чувствует ее, что она «прячется» от него.

Диана пришла на одну из наших сессий «в адской ярости» на поверхности, но была глубоко задета этими замечаниями и чувствовала несвойственную ей печаль. Как всегда, она отклонила мои первоначальные вопросы о чувствах и попыталась скрыть их за черным юмором. Но к концу этой сессии она смогла побыть со своей болью и печалью несколько мгновений. Я спросил ее, где была расположена в ее теле эта печаль. Она указала на сердце, и в этот момент ее глаза наполнились слезами. Исходя из этого заново обретенного аффекта, мы смогли связать болезненную критику со стороны ее друзей с паттерном непрекращающегося позора и унижения со стороны отца.

По мере того как приходили воспоминания деталей этих переживаний, полных стыда, у Дианы началась паника и ей стало трудно дышать. Разворачивался паттерн приближения/избегания чувств. Слезы подступили к глазам, затем она заплакала. Это был какой-то зажатый, судорожный плач. Оправившись, она пыталась пошутить, что ее случай – «пропащий». Она сидела и нервно кусала костяшки пальцев, пока ее глаза снова не наполнялись слезами. Каждый раз, когда во время этой сессии ее состояние приближалось к «коридору устойчивости», я мягко поощрял дальнейшее исследование ее чувств, предлагая ей сосредоточиться на том, что с ней происходит, проделать дыхательные упражнения и более подробно рассказать о том, что она вспомнила. На этой сессии ей удался серьезный прогресс, она оставалась в контакте со своими чувствами, хотя и постоянно непроизвольно «отсекала» их, извиняясь, что использует мои салфетки, и отпуская мрачные едкие шутки. Наконец, к ее явному облегчению, сессия подошла к концу.