Травма и душа. Духовно-психологический подход к че - Страница 130

130

Следующее письмо делает это совершенно ясным. В 1959 году, почти через 50 лет после того, как было написано его знаменитое «инфляционное» письмо Фрейду о психоанализе как о религии, один из студентов Юнга напомнил ему об этом и процитировал несколько восторженных фрагментов из него. Юнг ответил:

...

Большое спасибо за цитату из той проклятой переписки. Для меня это, к сожалению, неуничтожимое напоминание о невероятной глупости, которой я был полон в дни своей юности. Путешествие из страны воздушных замков обратно на землю на самом деле длилось долго. В моем случае «путь пилигрима» состоял в необходимом спуске по тысяче лестниц до тех пор, пока я не смог дотянуться рукой до той горстки праха, которой я являюсь.

(Jung, 1973: 19)

От «страны воздушных замков» до «горстки праха, которым я являюсь». Невозможно представить себе более искреннее и смиренное свидетельство утраты иллюзий и дефляции, что пережил Юнг. Мы могли бы добавить, что вместе с этим он также пережил и утрату невинности, что божественный ребенок Юнга – его Маленький принц – пришел на землю и, освободившись от своего инфантильного всемогущества, открылся ему как символический образ искры индивидуальности в каждом человеке. В результате жизнь Юнга, как и Пилота в истории Сент-Экзюпери, обновилась. Юнг был разделен надвое архаичными защитами. Духовный мир пришел к нему на помощь и спас его детскую душу, укутав ее в «покровах мистерии». Но душа еще не осознала себя как функцию отношений между мирами, потому что еще не рискнула своим всемогуществом, предприняв попытку нисхождения в этот мир.

Наконец, Юнг отдал свою эго-идентичность на милость духовному миру и через это «распятие» смог оценить свою человечность, слишком-человеческую реальность как «горстку праха», которой он был. Это привело его к переживанию сильного горя и страданиям, однако вслед за этим появились «пшеничные поля» необычайной красоты и глубины, та промежуточная реальность, что мерцает в жизни внутри и снаружи. Как сказал Джон Таррант (Tarrant, 1998: 49): «Если мы не позволим себе поддаться соблазну существования в этом мире, то пальцам вечности не за что будет нас ухватить». Юнг впал в соблазн существования в этом мире, был разрушен и, наконец, пальцы вечности ухватили его. Его жизнь, какой он нам ее показал со всеми ее страданиями, является прекрасной парадигмой того, что ждет нас на нашем собственном «пути пилигрима».

Комментарии Винникотта к «Воспоминаниям, сновидениям, размышлениям» Юнга

Я обрисовал одиссею Юнга между мирами материи и духа, провел параллели между его страданиями и тем, что изображено в «Маленьком принце», и теперь хотел бы кратко представить знаменитый «обзор» автобиографии Юнга, сделанный Винникоттом, и дать ему оценку. В этом обзоре утверждается, что жизнь Юнга была «случаем восстановления после детской шизофрении» (Winnicott, 1964b: 483), и это наделало много шума в юнгианском мире.

Ренос Пападопулос отметил: «Несмотря на большие усилия [автора] быть объективным и безоценочным, многим юнгианцам [обзор Винникотта] не понравился, и они сочли его оскорбительным или надменным» (Papadopoulos, 1992: 310). Моя собственная точка зрения состоит в том, что, помимо «оскорбительности» или «надменности», есть еще и тот факт, что Винникотт просто не понимает психическую реальность так, как стал, наконец, понимать ее Юнг: с участием субъективно реального, невыразимого, мифопоэтического «второго мира», основанного на коллективных, доличностных и даймонических содержаниях. В отсутствие бинокулярного восприятия двух миров анализ Винникотта редукционистски сводит трансперсональные и коллективные переживания Юнга к всего лишь защитной компенсации или замещению травматических нестыковок в отношениях с матерью, не помогает нашему пониманию и является односторонним.

Принимая во внимание ограниченность анализа Винникотта, Джеффри Мори поднимает вопрос о том, можно ли вообще с точки зрения теории объектных отношений (с ее персоналистическим представлением о бессознательном) адекватно охватить и понять юнговское переживание нематериальности психики и ее коллективных глубин. Он считает винникоттовский диагноз детской шизофрении «несостоятельным» и «ошибочным» (Morey, 2005: 340, 346). Аналогичным образом Дэвид Седжвик фокусируется на главном сновидении Винникотта, приснившемся ему во время его работы над этим обзором. Оно показывает, что у Винникотта были те проблемы с враждебностью, которые он спроецировал на Юнга. Несмотря на усилия Винникотта быть справедливым, он «все-таки проклинает полубезумного Юнга, слегка похваливая» (Sedgwick, 2008: 553), и «безжалостно использует его в своих целях» (Sedgwick, 2008: 554).

Как ни странно, некоторые юнгианские аналитики согласились с выводами редукционистского анализа Винникотта. Так, Джеффри Сатиновер утверждает, что Юнг не переживал скорби по поводу своих утраченных объектов (особенно о Фрейде), так как отвернулся от боли своих утрат, используя некий вид гностической духовности как защиту (Satinover, 1985). Сомневаясь в диагнозе «детской шизофрении», Сатиновер предпочитает считать, что Юнг страдал от «психотической структуры личности» (Satinover, 1985: 64).

Наконец, юнгианский аналитик Уильям Мередит-Оуэн пытается быть справедливым к экстраординарному юнговскому «гению» и его «креативности», с одной стороны, но, с другой стороны, исследует его «патологию». Он соглашается с Винникоттом, что неудачи в период ранней привязанности Юнга к матери оставили его с «пустым и потенциально психотическим ядром» (Meredith-Owen, 2011: 674). Как и Сатиновер, Мередит-Оуэн понимает юнговские мифопоэтические находки в мире его личности № 2 как замещение или компенсацию эмоционально отсутствующей матери как «фрагментированную грудь», закрывающую собой «психическую дыру» (Meredith-Owen, 2011: 688).

130