Травма и душа. Духовно-психологический подход к че - Страница 68

• Предыдущая
• 68 / 162
• Следующая

Когда мы с Майком анализировали это сновидение, то оба были поражены совершенством действий психики, направленных на самосохранение. Как будто одна его часть отдала свою жизнь ради другой части, чтобы защитить сущность этого аутичного «божественного» ребенка. Казалось, здесь произошло жертвоприношение девственной женственности, чтобы утихомирить дьявольских злодеев-убийц, замышлявших убить аутичного мальчика. Мы вместе с Майком задумались, почему эти злодеи-убийцы так активизировались в этот момент анализа. Майк считал, что это происходило из-за переживаемого им чувства уязвимости. Он также думал, что эти инфляцированные злые бомбисты были обеспокоены тем, что их контроль над его человеческой уязвимостью оказался под угрозой. Это звучало правдоподобно, и я задался вопросом, как можно было бы изменить внутреннюю ситуацию расщепления между архаичными «злодейскими» защитами и «божественным» ребенком, погруженным в состояние транса. На том этапе не было ничего, кроме ярости и страха; это своего рода паранойяльно-персекуторная структура, которая отражена в образах мифологических сюжетов, о которых говорилось в главе 2, например, реакция Ирода на рождение Иисуса или реакция Крона на рождение малыша Зевса.

Ребенок во внешней и внутренней реальности

Во время первого года нашей совместной работы родился Джереми, второй сын Майка. Роды были трудными, одной из первых проблем была желтуха с неопределенным прогнозом. Майк и его жена Карен не находили себе места. Проводя бессонные ночи у кроватки Джереми, Майк, испытывая сильную безусловную любовь к своему малышу, вместе с тем страдал от полной беспомощностью. Ему оставалось лишь удерживать эту любовь и беспомощность вместе, так долго, сколько он мог, не отщепляя свой гнев и не возвращаясь к привычному контролю. Потом посреди ночи он шел колоть дрова.

Вскоре состояние Джереми улучшилось, но горе и печаль не оставили Майка. Вскоре стало ясно, что «внешний» мальчик Майка теперь доволен и здоров, а внутренний – нет. В это время ему приснилось сновидение:

Я захожу в магазин игрушек и вижу там маленького мальчика с женщиной. Я шутливо беру нож и бросаю его над головой мальчика. Он поворачивается и в ярости бросает нож мне обратно. Он отбегает и берет свою миску. Все еще шутя над ним, я беру горсть овсянки и бросаю ему в миску. В бессильной ярости он готов расколотить ее. В этот момент мое сердце просто разрывается, потому что я понял, что это все, что есть у мальчика из еды. Он сирота, которому негде спать, и, что еще хуже, каким-то образом он – мой сын! Я погнался за ним по пустырю. Мне ужасно стыдно. Я проснулся, безудержно рыдая.

Этот сон напомнил Майку то горе, которое он переживал, работая в школе с родителями, чей ребенок только что умер от болезни или погиб в результате несчастного случая. Он не мог себе представить, как можно психологически пережить такую утрату, и всегда очень сочувствовал скорби этих родителей. Теперь он начал понимать, что сам был одним из таких родителей в своем внутреннем мире. Он тоже «потерял» ребенка, хотя эта потеря не была фактической смертью. Скорее, это было убийство или изгнание его раненой части с помощью защитной инфляции, направленной на выживание. «Мне так жаль этого малыша, которым я был когда-то!» – сказал Майк на следующей сессии. «Внутри меня так много горя. Но на прошлой неделе внутри появилось место для него. Раньше я задерживал дыхание и отключался от своих чувств, а на этой неделе я не избегал слез».

Как будто углубляя чувства Майка, его бессознательное все больше снабжало его тем, над чем нужно было горевать.

Я складываю огромную стопку белого белья. В это меня очень напрягает. Я беру верхнюю и нижнюю часть цветного бикини и складываю его; очевидно, оно принадлежит женщине, которая там находится, и это приводит меня в смущение. Мы говорим… о том, кто как жил. «Ты когда-нибудь любил?» – спрашивает она. «Да, очень», – отвечаю я. «Ты когда-нибудь любил и терял?» – снова спрашивает она. «Нет», – говорю я. Она заглядывает мне в глаза и говорит: «Нет – до сегодняшнего дня, когда я вижу слезы в твоих глазах». Ее слова поразили меня как громом. Я подумал о своих мальчиках.

Проснувшись, Майк ощутил тоску по всем тем, кого он любил и потерял. Он понял, что никогда не оплакивал утрату этих людей. А теперь женщина с цветным бикини (все остальное белье в стопке было белым), казалось, хотела, чтобы он сделал это. Он чувствовал сострадание к своим потерянным друзьям, но дело никогда не доходило до горевания. Теперь у него было мужество почувствовать себя беспомощным относительно своих утрат, и он стал ощущать свою любовь глубже. «Скорбь – часть любви, и любовь – часть скорби, я думаю», – сказал он. «Каждая эмоция бесценна – это сокровище, в том числе горе». Сердце Майка открывалось разноцветной и многогранной чувственной жизни, которой он боялся (цвета часто символизируют эмоции). Будто поддерживая его в этом деле, его сын Вилли сказал ему: «Папа, раньше я как-то не любил тебя, а теперь люблю».

Восстановление утраченной фемининности

Хотя толерантность Майка к аффектам усилилась и ему больше не нужно было отщеплять ощущение своей ранимости, его старые тиранические защиты ни в коем случае не отказались от попыток контроля над ним. Фактически его заново обретенные чувства даже повышали их активность, как в следующем сновидении:

Маленькая девочка была кем-то захвачена. Я иду ее искать, но меня поймали те же люди, которые похитили ее. Они посадили меня в тесную камеру со стальным полом и обмотали все мое тело ремнями с электродами. Пол проводит электричество, и когда они его включают, я получаю удар током. Я кричу и корчусь. Наконец, они снимают их с меня. Человек в камере рядом со мной говорит, что единственный человек, которому удалось выбраться отсюда, сделал это, перепрыгнув через стену. Когда они возвращаются и несут еще электроды, я перепрыгиваю через стену, бегу в город и встречаю там женщину – мать девочки. Мы разговариваем с ней. Она говорит мне: как же сильно, должно быть, я заботился об этой девочке, что смог пережить столько боли. Я отвечаю: «Да». Я не понимаю, как же это никто не осознает, что камера пыток находится в самом центре этого города. Никто ее не замечает! Это же так очевидно!