Травма и душа. Духовно-психологический подход к че - Страница 106

106

Однако до и после Кляйн многие другие аналитики не разделяли эту точку зрения. Недавние исследования в рамках теории привязанности, наблюдений за младенцами, теории отношений, психологии самости, начало развития которой было положено в Америке Хайнцем Кохутом (Kohut, 1971, 1977), скорее, подтверждают идею первичной невинности, присущей раннему детскому возрасту. Такие представители британской школы объектных отношений, как Винникотт, Гантрип и Фейрберн, в исходной посылке своих рассуждений утверждают, что невинность заложена в природе ребенка и воздействие со стороны неблагоприятного окружения может привести к ее нарушению или повреждению. Из подхода, которого придерживаются эти теоретики, следует, что невинный младенец является заложником матери, которая может быть или не быть «достаточно хорошей». Идея неиспорченного первозданного начала до того, как младенец попадает в «лес опыта», находится в согласии с представлениями Винникотта о «бытии младенца» (Winnicott, 1963б) и его понятием «истинного я» (Winnicott, 1960).

Наконец, как уже отмечалось в предыдущей главе, Джеймс Гротштейн сочувственно – даже красноречиво – обосновывает идею первичной детской невинности, с которой связана метафора «захваченного в заложники я». Он говорит: «Невинность означает, что чувство собственного бытия ребенка получило благословение и защиту от его объектов, и это предвещает внутреннюю уверенность в дальнейшем в его жизни и странствиях. Это предполагает простодушное ожидание нового опыта» (Grotstein, 2000: 260). Утрата невинности происходит из-за того, что происходит:

...

Крах его веры, доверия его объектам, когда разочарование в них, жестокое обращение и пренебрежение с их стороны переполняет меру или случайные травмирующие обстоятельства заставляют ребенка поверить, что мир опасен. Эти дети становятся «сиротами Реального».

Тема невинности в западной литературе

Во всей западной литературе взаимоотношения между детской невинностью и сущностной духовной природой человека, вероятно, лучше всего отражены в восторженных стихах двух английских поэтов-визионеров – Уильяма Блейка (1757–1827) и Уильяма Вордсворта (1770–1850). Они оба считали наши ранние годы удивительными и близкими к божественной мистерии.

В 1789 году Блейк опубликовал свои иллюстрированные «Песни невинности», в которых создал светлый образ детства – той нашей жизни, когда мы живем текущим моментом (здесь и сейчас) в радости и невинности, в естественной родственной близости миру вокруг нас. Книга начинается известными строками:

Веселя лесную тишь,
Я на дудочке играл;
В светлом облаке малыш
Улыбнулся и сказал:
– Про Барашка мне сыграй!
Я сыграл ему, шутя.
– Повтори! – я повторил.
Горько плакало дитя.

В том же томе, в стихотворении «Найденный малыш» показаны нежные отношения между невинным уязвимым ребенком и Богом, оберегающим его по-отцовски:

Малыш за болотным брел огоньком
И в топь зашел, наконец,
Он звал, кричал, и пред ним предстал
Господь как родимый отец.
Целуя, он за руку вел малыша
Туда, где бедная мать,
Грустна и бледна, бродила одна,
Надеясь сынка отыскать.

Так же как и Блейк, Уильям Вордсворт полагал, что в течение невинных детских лет мы близки к божественному, но мы неизбежно теряем эту близость. Классическое изображение этой идеи можно найти в его великом произведении «Ода: отголоски бессмертия в воспоминаниях раннего детства»:

Рожденье наше – только лишь забвенье;
Душа, что нам дана на срок земной,
До своего на свете пробужденья
Живет в обители иной;
Но не в кромешной темноте,
Не в первозданной наготе,
А в ореоле славы мы идем
Из мест святых, где был наш дом!
Дитя озарено сияньем Божьим…

Далее Вордсворт показывает, что мы не можем избежать утраты этой изначальной близости божественному, и то, каким замкнутым становится мир взрослых:

На Мальчике растущем тень тюрьмы
Сгущается с теченьем лет,
Но он умеет видеть среди тьмы
Свет радости, небесный свет…

Однако для взрослых этот свет «погас», и «мир в потемки будней погружен» (Wordsworth, 2004a: 159, V).

Таким образом, «Душа», которая с нашим появлением на свет восходит для нас как «Звезда жизни», теряется в тумане памяти, однако не бесследно: о ней нам напоминает чувство тоски. В представлении Вордсворта, за нами всегда «следуют… те первые поражения, те смутные воспоминания» (Wordsworth, 2004a: 162, IX) о «вечном разуме» (Wordsworth, 2004a: 161, VII). Бессмертие «думает о нас» как «Хозяин о своем Рабе» (Wordsworth, 2004a: 161, VII), пока мы не вернемся, пройдя через горе, к невинности на более высоком уровне понимания:

Пусть то, что встарь сияло и слепило,
В моих зрачках померкло и остыло,
И тот лазурно-изумрудный рай
Уж не воротишь никакою силой, —
Прочь, дух унылый!
Мы силу обретем
В том, что осталось, в том прямом
Богатстве, что вовек не истощится,
В том утешенье, что таится
В страдании самом,
В той вере, что и смерти не боится.

Так что

И нынешний рассвет не меньше дорог мне…
…
Тебе спасибо, сердце человечье,
За тот цветок, что ветер вдаль унес,
За всё, что в строки не могу облечь я,
За то, что дальше слов и глубже слез.

Как в знаменитой «Оде» Вордсворта, так и в более позднем и более мрачном видении невинности у Блейка, которое мы находим в дополнительном томе «Песни опыта» (Blake, 1984), невинность рассматривается в контексте изменений, происходящих с человеком по мере того, как он взрослеет. По мнению обоих писателей, мы начинаем с некоей первичной идентификации с благим Богом в мире ином («в светлом облаке малыш») и постепенно, страдая при спуске в «лес опыта», мы теряем изначальный образ. «На Мальчике растущем тень тюрьмы», и мы встречаемся с жестокостью этого мира, со страшным: «Тигр, о Тигр, во мгле ночной Страшный сполох огневой!» (Blake, 1984: 34) – и изо всех сил пытаемся понять: «А Творец твой, рад ли он? Им ли Агнец сотворен?» (Blake, 1984: 35). Как же нам суметь примирить светлую радость и беззащитную открытость ранней детской жизни с неизбежной жестокостью и травмой, которая следует за ней? Придется ли нам признать (вместе с Фрейдом), что «свет радости, небесный свет» – это всего лишь иллюзии? Или можно отчасти восстановить изначальную невинность в ее более поздней, то есть в более зрелой или высшей форме? Оба поэта верят в то, что мы действительно можем отчасти восстановить изначальное состояние. И Юнг тоже. Так же как и те психоаналитики, чьи теории мы рассматриваем в этой книге.

106