Травма и душа. Духовно-психологический подход к че - Страница 102

• Предыдущая
• 102 / 162
• Следующая

Мистерия сновидений и их мифопоэтический язык

Для Гротштейна сновидения занимают промежуточное место «между мирами». Он говорит: «Сновидение – это клапан в перегородке, которая разделяет внешний мир сознательного, асимметричного опыта и внутренний мир бесконечной симметрии и всеобъемлющей необъятности» (Grotstein, 2000: 32). Он признает онтологическую реальность этих двух миров и «пространство», или «промежуток», между ними. Таким образом, его работа непосредственно примыкает к бинокулярной метапсихологии настоящего исследования.

Как и Бион, Гротштейн был неудовлетворен точкой зрения Фрейда на бессознательную психику как на «кипящий котел» влечений. Он по-прежнему убежден, что «писатель», создающий его сновидения, пребывает (живет) в совсем другом бессознательном:

Я ищу, короче, «Незнакомца в тебе» – и во мне – более виталистический, анимистический и феноменологический способ проникновения в грандиозную сложность психики, который отдает должное ее нуминозности, мистичности и бесконечным возможностям.

Гротштейн – второй после Юнга, кто отдает должное сновидению как via regia во внутренний мир. Он наделяет то, что называет «невыразимым субъектом бессознательного», бесспорной мудростью и сверхъестественным разумом, с чем Юнг в итоге соотнес Самость как центр и предел всей психики, как основного «создателя сновидений». Это мудрое и таинственное «сверхъестественное присутствие» является, по Гротштейну, эквивалентом пребывающего бога у мистиков, демиурга у гностиков или муз в классической Греции (Grotstein, 2000: 4). Переживание этого нуминозного присутствия является «возможно, настолько близким к Богу опытом, насколько человечество может надеяться достичь» (Grotstein, 2000: xvii).

Невыразимый субъект бессознательного берет исходный материал (бета-элементы) психической жизни, то есть «хаотические, фрагментированные агломерации ментальной боли, остающиеся после еще одного дня существования» (Grotstein, 2000: 10) и сообщает о них символически через нарратив сновидения (альфа-функцию) феноменальному субъекту бессознательного (сновидцу, который понимает сновидение), который является внутренней «аудиторией». Эта аудитория воспринимает и перерабатывает результаты работы сновидения, подтверждая истинность переживания во сне.

Работая рука об руку, сновидец, который видит сон, и сновидец, который понимает его (невыразимый и феноменальный субъекты), совместно создают символический смысл. Невыразимый субъект формирует содержание сновидения на языке поэзии, нарратива и драмы, так что это резонирует с латентной историей у феноменального субъекта (у аудитории). Когда эти две половины встречаются в ткани сновидного опыта, создается смысл. Каждая из них представляет свой «мир». В то время как невыразимый субъект является нуминозным, феноменальный субъект является профанным, проявленным, воплощенным, ощутимым (Grotstein, 2000: 141).

Гротштейн видит тесную связь между эмоциональной болью, которую мы не смогли полностью переработать (травмой) и «намерением» мифопоэтического сновидного процесса. Сновидения помогают нам дифференцировать и перерабатывать компоненты нашего опыта, придавая им символический смысл. Невыразимый субъект стремится драматизировать эмоциональную боль, которую мы еще не почувствовали, в то время как феноменальный субъект чувствует боль столкновения с объектом и передает его обратно невыразимому субъекту, который перерабатывает ее и передает обратно в Эго (Grotstein, 2000: 128).

Таким образом, невыразимый субъект бессознательного постоянно создает мифопоэтические отражения самого себя – сновидения – из сырых, недифференцированных протопереживаний того, что Бион называет «О», и вместе с феноменальным субъектом (сновидцем, который понимает сновидение) превращает их в «истории», которые передают смысл (Grotstein, 2000: 9). Эти индивидуальные рассказы в сновидениях могут соединяться с тем, что Юнг называл «большим сновидением», или с тем, что мы описали (во введении) как Одна Великая История, стоящая за отдельными личными историями:

Сновидения подобны архипелагам. Каждое сновидение само по себе может быть уникальным и особенным, но под этой поверхностью мы можем мельком заметить, что есть некий континуум, сновидение о сновидениях, которое оказывается для сновидящего субъекта мифическим отпечатком, бессознательной темой жизни, темой тем.

В прекрасном высказывании о сновидениях, достойном самого Юнга, Гротштейн обобщает:

Сновидение – это эпифания божественной беседы между невыразимым и феноменальным субъектами. Оно представляет собой прочтение нашего существования на пути между былым и грядущим бытием… Повествование собирает возгласы из всех уголков психики и вплетает их в ткань сновидения, чтобы их история могла быть рассказана.

Невинность и потерянная душа

По Гротштейну, сновидение становится одним из способов, которым невыразимый и феноменальный субъекты ткут нарратив сновидения, одновременно и глубоко личный, и в то же время безличный и всеобщий. Гротштейн полагает, что персональный аспект этого процесса часто имеет дело с «я-заложником», связь с которым была утрачена вследствие травмирующих обстоятельств:

Существует аудитория сновидения, которая предвосхищает и воспринимает его от создателя сновидений, чтобы распознать свои собственные проблемы и откликнуться на своего я-заложника, я, которое переживается как утраченное, подобное Спящей Красавице, ожидающей, когда она будет разбужена сном об Очаровательном Принце.